"МЫ УМИРАЕМ
ПООДИНОЧКЕ, НО..."
Интервью русского
писателя Владимира КРУПИНА,
редактора журнала
"Москва",
петербуржскому
журналисту Антону ТАЛАЛАЕВУ:
Антон ТАЛАЛАЕВ. Владимир Николаевич, задам Вам тот же вопрос, что и в "Нашем
современнике", и в "Дне" уже задавал: что Вы думаете о сегодняшней армии?
Владимир КРУПИН. Я по
поводу армии, наверное, не сговариваясь с ними, думаю то же самое. Армия, хоть
это грустно говорить, не есть, а была одной из немногих сил, которые еще
могли задержать распад России. Но и с этой робкой надеждой покончено уже. Судя
по армейскому совещанию, и по тому, с какой готовностью многие офицеры
принимают повторные присяги, продаваясь за прописку, квартиру, содержание, судя
по страшным событиям раскола внутри армии, даже и этот бастион наш рухнул.
Если бы я даже со
стороны глядел на Россию, мое бы сердце кровью обливалось. Держава мира рушится
под напором... денег, безнравственности, пошлости, разврата, насилия. А я-то
изнутри смотрю и тем более мучаюсь. Армия... Я же офицер запаса, служил в
армии, в ракетных войсках, все это помню. И помню, что первыми по армии стали
наносить удары "братья-писатели". Скажем, дедовщина в стройбате – это
же не погранвойска, а все выдавалось за общеармейское что-то. Пошла чернуха,
сразу у нас все радостно заголосили и – пошло, пошло. Какие там традиции
русского офицерства! Слышал от старого эмигранта такое. Два русских офицера,
оказавшись уже на румынском берегу, говорят друг другу: "Ну вот, мы
потеряли все". – "Кроме чести...".
Антон ТАЛАЛАЕВ. Да: "Душу – Богу, жизнь – Отечаству, честь – никому".
Владимир КРУПИН. А у нас сейчас
офицеры, к сожалению...Во многом они заполитизированы. И судя даже по тому, что
они не избрали тех людей, которые выступали за сохранение армии, можно сказать,
что многие офицеры куплены-перекуплены. Я с огромной болью отношусь к армии.
Армия ... Она не
только стремительно деморализуется, но еще и разоружается. На наших глазах. Нас
это уже не удивляет. Вначале нас поражала продажа оружия, ликвидация номерных
предприятий, перевод алюминия с самолетов и ракет на кастрюли – как-то вначале
нас это возмущало. Потом господа-демократы ловко заткнули глотку всем
конверсией.
Антон ТАЛАЛАЕВ. Каждый день мы слышим, что "холодная война" закончилась. Но
по-видимому, не многие задумались о том, что всякая война оканчивается чьим-то
поражением. Сейчас, похоже, мы стали свидетелями победы американского оружия. А
мы – проиграли.
Владимир КРУПИН. Все как будто по
плану идет. По какому-то адскому плану. "День" об этом много
печатает.
Антон ТАЛАЛАЕВ. Как Вы думаете, откуда у нас такое обилие патриотических групп и
группочек, почему они так беспомощны?
Владимир КРУПИН. Вы помните
отлично, Антон, и ваши, питерские залы, и здешние московские стадионы
переполненные. И мы спасали – я в прямом смысле говорю, не в ироническом – мы
спасали Россию.
Мы видели, в какую
бездну ее тянут – гибель национального достоинства, языка, разрушение природы,
разграбление национальных богатств. И были совершенно искренние порывы а борьбе
за отечество.
Но это любимое
русское, славянское занятие – раскол... Оно и позволило произойти со страной
тому, что произошло.
А демократы
образовали только одно: "Демократическую Россию". Ясно, что они живут
как пауки в банке, ненавидя друг друга, но, когда они выходят на площадь,
скандируют: "Пока мы едины – мы непобедимы". Когда они называют
кандидата, они его протаскивают.
У нас же задаются
вопросом – "А нравственно ли это?". И сейчас гигантское количество
землячеств, согласий, единений, объединений, ассоциаций, казалось бы –
"собором и черта поборем". Нет, начинаются дрязги, склоки. Вот и
съезд патриотических движений – то же...
Антон ТАЛАЛАЕВ. Вам не кажется, что разброд среди патриотических движений и организаций –
не проявление нашего национального характера, которому партийщина чужда вообще:
все вопросы решали в храме или на площади перед церковью, – а результат умелой
работы агентов влияния, искусно и сознательно вносящих разлад?
Владимир КРУПИН. По-моему, тут
скорее борьба амбиций, самолюбий, характеров. Вот на встречах я часто испытывал
огромную горечь. Приходит публика – одна и та же в основном, и только и ждет,
когда дорвутся до любимой темы: "Тут они, проклятые жидомасоны, вот они
везде". Тут сразу радость, и хлопают все. Да если еще скандал какой
получился, и вот они “поскакали развозить новость по городу”. И вроде и спасать
ничего не надо.
Я бы призвал к
самоупреку, что ли, к смирению амбиций. Взять наши съезды писательские.
Особенно бурными становятся они в той части, когда избирают выборные органы.
Зал перестает сидеть в буфете, говорить: "Вася, ты гений". –
"Нет, Петя, ты гений".
Все кипят.
Выбирают, пленум, секретариат. А потом начинается обыкновенная жизнь. И всем
наплевать на жизнь союза писателей.
Но другое – в
русском характере нет необходимости какого-то постоянного сбора, шушуканья,
единения какого-то. Мы умираем поодиночке, но за общее дело.
Мне не надо,
например, все время встречаться и спрашивать у Василия Ивановича Белова:
"А ты верен России? Ты предан России? Смотри, Вася! Давай соберемся, обсудим".
Я знаю, что он в эту минуту в Вологде думает так же, как я в Москве. Если мы
молчим, мы об одном молчим. Это – сила русских. Она от горькой судьбы да от
огромности.
А сейчас в
Петербурге зародилось это "русское освободительное движение" – РОД и
многие другие. Вот – они за "Русь". Вы видели карту?
Антон ТАЛАЛАЕВ. Их резервации для русских! Видел. Это нерусское освободительное
движение.
Владимир КРУПИН. Это даже на
карте страшно выглядит. А что такое Севастополь, политый русской кровью, что
такое Херсонес для православного? Что такое русский Север? Я с уважением
отношусь к коми, к зырянам, знаю их хорошо, и к "коренным"...
Антон ТАЛАЛАЕВ. Да "коренных"-то на Севере мало. Все пришлые откуда-нибудь.
Любой якут скажет, что его народ давно-давно пришел с юга. То же практически и
все другие.
Владимир КРУПИН. Антон, ты
заставляешь вспомнить величайшие слова Тютчева: "Бурь уснувших не буди,
Под ними хаос шевелится".
Не трогай сии
вопросы, под ними хаос шевелится. Тут лучше говорить:
"Вот вы живете
тут, и слава Богу, живите, стреляйте белку в один глаз". А Магадан,
Сыктывкар – все это русская земля. А вспомним Стефана Пермского... Ведь у нас в
России никогда не было колонизации, всегда происходила христианизация окраинных
народов. И все они естественно примыкали к русскому государству, учившему их
православию, грамоте, лечившему вымирающие племена.
Антон ТАЛАЛАЕВ. Что же делать сейчас, в нынешней ситуации нам, русским?
Владимир КРУПИН. Все так
тяжело... Иной раз в отчаянии таком, что руки опускаются. Но, конечно, мы
обязаны работать. С нас на Страшном Суде будет спрошено за наши усилия, за то,
как мы свои способности употребили во благо места, которое нас родило...
А все чаще и чаще с
горечью думаешь, уж наверное только вмешательство сил небесных спасет Россию.
Не вижу я внутри России возможности ко спасению, в отчаяньи.
Смотрите, как мы
надеялись на фермерство, и как из фермеров начинают по-сатанински гениально
делать народоненавистников. Их детей освободили от службы в армии. Это страшно
рассчитанный ход. Им разрешают теперь владеть личным оружием. Отстреливаться –
от кого? Внутри страны?
От колхозников, от
таких же мужиков. Я отношусь с огромным уважением к фермерскому труду. Вот
мужик, вот взрослые сыновья, вот крепкая, работящая жена. Отлично, он потянет и
десять гектаров, и 20, если еще – техника. А рядом живет старушка-вдова,
которую “держит” колхоз. Вот с ней будет мое сердце, мне жалко будет эту
старуху. И даст ли этот фермер от своего крепкого хозяйства ей кусочек?
Антон ТАЛАЛАЕВ. В русских деревнях была традиция миром помочь погорельцам или в другую
беду попавшим людям. Может, в какой-то степени это перенеслось со временем на
колхозы?
Владимир КРУПИН. Да. На колхозы
в хорошем смысле. И сейчас даже защищают колхоз. Ведь я когда-то помогал
бороться за счастье колхозников – за паспорта, называл это "второе
крепостное право большевиков". И вижу по своей родине, Вятской земле, что
если подбираются хорошие люди – толковый руководитель, агроном, механик,
зоотехник, то этот колхоз работает по принципу сельской общины. Заботится о
стариках, платит за обучение в институте.
Антон ТАЛАЛАЕВ. Вы говорили об идее спасения России, что у Вас взгляд, немного
отличающийся..
Владимир КРУПИН. Нам Достоевский
ближе гораздо. Вот возьмем те же митинги и все остальное. По учению старцев,и
Оптинских, и других, и по Василию Великому, по Иоанну Златоусту – ропот
недовольства от гордыни происходит.
Митинг – он
наращивает злобу, атмосфера натравливания: "съешь его, убей его". Что
Ельцина матерят, что Горбачева, кого угодно.Результат митинга – распалить
публику. "Народ, народ, в Кремль ступай, в царские палаты, вязать Борисова
щенка".
Вот следствие митинга.
Но садятся в России
на престол оскверненный люди хитрые, подлые, ловкие, жестокие, чья власть
бросает под колеса добрых, порядочных, честных, совестливых...
Приходит к
управлению не отец народа, как Царь Православный, а в лучшем случае какой-то
толковый хозяйственник, в худшем – диктатор. Хотя и диктаторы неплохие были. А
когда мы говорим о спасении России, то я вижу, что Россия, лишенная
традиционной власти, традиционного нравственного центра в лице Церкви – то:
"...вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь".
Наверное, спасение
наступит уже не при моей жизни. А путь, видимо, – православный. Теперь же...
Среди священнослужителей происходят такие склоки, какие и не снились
демократам, партократам, патриотам.
Путь наш очень
тяжел.
И еще хочу сказать
словечко. Мы все считаем, что "жизнь – в борьбе". А жизнь-то, она
сама по себе. Вот как люди не поймут, что мы сидим – а за окном не снег идет, а
жизнь идет. Что постоянно умираем. Как пошутил Рубцов: "Когда толпа
потянется за гробом, ведь кто-то скажет: "Он сгорел в борьбе". Нет у
нас ощущения жизни. Я во многом расхожусь с теми, кто использует православие,
как орудие в политической борьбе. Они люди не воцерковленные. А православный
будет спрашивать не с других, а с себя. Может, тут что-то... Поэтому – как нам
ждать спасения России?
Но в любом случае –
мы до этого доживем. На том свете или на этом.
Санкт-Петербург – Москва
1992 год